Сергей Шведов - Негрский старорус[СИ]
— Нет, — ответил негр по–испански. — Я из Гаваны.
Кубинцы передали задержанного Лопсяка новоиспеченным ангольским властям, как только отряды МПЛА вошли в Луанду.
— Сержант Лопсяк! Прохожу срочную службу в заграничной спецкомандировке.
Измотанный неразберихой первых дней независимости Анголы советский военный советник только отмахнулся от него. Времени разбираться не было — заваривалась слишком крутая каша. Лопсяку дали отряд пугливых лесных жителей, которые поначалу держали автоматы перед собой на вытянутых руках, как ядовитую змею, словно боялись смертоносной штуки белых. И зажмуривались, когда давали очередь на стрельбище.
* * *С ними Лопсяк дотопал почти до самой Намибии. Тактика была простая — впереди шли кубинцы с бронетехникой, за ними отряды бывших партизан и Лопсяк со своими деревенскими вояками. За все полгода, что он гонялся за отрядами Савимби в джунглях, или тут в буше за южноафриканцами, его ни разу не потревожило ни кубинское, ни ангольское командование. Но однажды под бомбежку попал легкий броневичок с белыми людьми в штатском. Все смачно матерились по–русски после легкой кантузии. Лопсяка вместо радости сковал непонятный ступор.
Лейтенант–кубинец подтолкнул его:
— Рамон, ты что окаменел? Это ж твои, русские. Ты своих давно искал.
Пыльный, с полевым макияжем на лице, он не знал, как отрапортовать толстому сеньору — ведь он был в чесучовом пиджаке.
— Товарищ, понимаете, дело какое… Я отстал от группы, — начал он по–русски.
— Что за …? — побагровел толстяк и тут же спохватился: — Не говорю по–русски. Обращайтесь по–португальски или по–испански.
Лопсяку стало легче, когда на него обрушился сначала отборный русский мат, потом родимый начальственный гон.
— Си, сеньор, пердона мэ, пэро…
— Что за самодеятельность? Кто отправил тебя на огневой рубеж? Как зовут по легенде?
— Команданте Рамон Лопес, — протянул Лопсяк ангольские документы.
— Давно в зарубежной командировке?
— С прошлого года.
— Посылают вот таких деревенских лопухов. Свободен. Я с тобой еще разберусь. — Высокий начальник положил его документ в нагрудный карман и захлопнул дверцу перед самым носом Лопсяка.
Разбирались почти месяц. Однажды среди ночи в блиндаже Лопсяка разбудил его ординарец Констраде, ростом с карабин, шестнадцатилетний паренек.
— Команданте, вставайте. Пойдемте в буш для разговора.
— Говори здесь.
— Нет, только в буше.
Констраде завел его в самую гущу кустов. Он до революции был уличным воришкой, этот мальчик из Луанды. Лопсяк однажды спас его от расправы, когда кто–то узнал в Констраде давнишнего похитителя своего кошелька.
— Команданте, вас завтра… — он выразительно нарисовал петлю вокруг своей шеи. — Мне рассказал двоюродный брат из охраны штаба, что за вами завтра приедут. Незнакомые русские приехали, много–много расспрашивали про вас и меня.
— Почему ты думаешь, что меня хотят арестовать?
— На фронте все быстро, фук — и нет человека! Это серьезно. Когда всех заключенных в Луанде выпустили из тюрьмы, нам дали очень строгого команданте–кубинца, чтобы он нас перевоспитывал в солдат. Он громко кричал и даже бил в зубы, но был глупый. Мы написали бумагу в госбезопасность, что ночью видели у него людей от Жонаса Савимби. И строгого команданте кубинцы тем же днем повесили на площади. Наши очень даже радовались.
Лопсяк недоверчиво вгляделся в плутливые глазенки мальчишки:
— А зачем ты меня предупредил, Констраде?
— Нужно уходить от черных к белым.
— Тебе–то это на кой ляд?
— Я в Луанде работал в большом отеле для белых, таскал богатым чемоданы на этажи. Меня поэтому дома называли Бау–чемодан. У меня было много долларов. В Южной Африке тоже много отелей, а в Анголе уже не будет белых. И не будет долларов.
* * *И об этой своей слабине гораздо позже тоже не раз горько пожалел Лопсяк. Дома он получил бы всего лет десять строгача. И давно уже был бы на свободе. А в Намибии, куда его вместе с Бау привезли юные солдатики из армии ЮАР в рубашечках с коротким рукавом и отутюженных шортиках, его еще издалека высмотрел… месье Кромасс.
— Джо! — издали он замахал конвоиру. — Я с тобой так нечестно не играю, как ты со мной. Ты уводишь у меня из табуна лучшего жеребчика. Видишь у него на щеке мое тавро?.. Не бойся, этот русский не понимает по–английски.
— Плохо, но понимаю, — по–английски же подтвердил Лопсяк. — И кое–что могу сказать. В школе учил английский.
— Он был с тобой в Иностранном легионе? — спросил южноафриканский офицер Джо хитрого бельгийца.
— Он был у меня лучшим лейтенантом в Заире. Кстати, Джо, я ему должен шестьсот долларов за жалование. Отдай ему наличными из моего будущего гонорара.
— Могу только в рандах.
— Это ему даже больше подойдет в Мозамбике. Пошли, дезертир Рамон Лопес. Это уже твой третий побег. Шкуру спас, а имя свое потерял навсегда. Не горюй, настоящему наемнику имя ни к чему. Русские не любят изменников. Ты для них предатель, человек без имени. — Он с раздражением почесался под рубашкой. — Терпеть не могу этой пустыни! Напоминает мне Алжир. Со всех сторон простреливается, ты в ней, как таракан посреди кухни. Скажи, Рамон, когда твои черномазые миновали Лубангу, у них на открытом месте охота воевать пропала?
— Почему же? Кубинцы шли напролом, а ваши буры драпали, как кенгуровые мыши.
— Я про африканцев тебя спрашиваю. Тем бы только из кустов палить, верно?
— Были у меня и такие.
— А знаешь, я и сам не прочь забраться в джунгли. Какой–то рефлекс защитный выработался. За деревьями надежней даже, чем в Европе за законами. И никакой тебе прокуратуры, налоговой полиции и алиментов. А какой там воздух романтических приключений, в джунглях!
— Нанюхался уже, — буркнул Лопсяк.
— Ставки прежние плюс премиальные. Полетишь со мной?
Лопсяк не ответил. Он согласился улететь с Кромассом в Мозамбик не затем, чтобы прожить или, скорей, провоевать там целых пятнадцать или двадцать лет. В джунглях сподручней расквитаться с Кромассом за все, чем посреди бессовестно открытой со всех сторон намибийской пустыни за Виндхуком. Кромасс слишком много знал о нем.
А вот Лопсяк так и не полюбил джунгли… Даже сейчас в этой стерильной, как операционная, оранжерее ботанического сада в Сочи ему чудилось, что повсюду копошатся насекомые, способные за месяц превратить здоровую кожу в жеваную шкуру. Или легкий порез — в широкий шрам, который придется носить всю свою жизнь. Но вместе с тем в этом буйстве сочной зелени рождались у Лопсяка воспоминания, которые он в последние годы упорно прогонял от себя.
3
Первый год в душном Мозамбике он чувствовал себя, как вареный рак, потом освоился и привык. Вся работа на Кромасса заключалась в охране контрабандного груза, не более того. Сопровождали редкие караваны машин со слоновой костью, шкурами, алкоголем, сигаретами или оружием. Наемники либо контролировали какую–нибудь транспортную магистраль, либо перекрывали на какое–то время движение по ней — как заказчику вздумается. Никакой политики, никакой войны, обычная уголовщина. Пьянка днем и ночью, иногда замызганный бордель.
Кромасс так запугал его, что поначалу у Лопсяка долго жил в душе непреходящий страх перед любым человеком, говорящим по–русски. Тогда СССР находился на пике могущества, у спецслужб были длинные руки, но пропажа сержанта срочной службы из спецконтингента в Конго, очевидно, мало кого беспокоила — на крокодилов списали. И если бы Кромасс не нагнетал страха своими россказнями о беспощадных русских агентах в Африке, Лопсяк смело бы вышел к первому же советскому пароходу.
О родителях он не хотел вспоминать, стыдился самого себя. Он для них давно утопленник, скормленный крокодилам на дне реки Конго. Лучше быть для родителей мертвым, чем предателем Родины. Пусть даже и дезертиром поневоле.
Тоски по родине поначалу тоже не было, казалось, вот еще полгода, и он вернется домой, пусть даже в наручниках. Для этого всего–навсего нужно было убрать Кромасса и совершить какой–нибудь подвиг во имя родной страны и тем самым вымолить прощение. Тогда бы он себя считал чистым перед Отечеством и совестью. Но Кромасса нужно было знать лично, чтобы убедиться, на что способно его нечеловеческое коварство. Такого голыми руками не взять, а он действительно слишком много знал.
* * *Участились бандитские вылазки наемников в ЮАР. Раз за разом за них все больше платили заказчики. Южноафриканские силы самообороны белых всю самую опасную и грязную работу по усмирению чернокожих в дальней глубинке все чаще стали перекладывать на наемников без роду и племени.
